фанфик

[pointedsenses]

Автор:  Лина Тонн
Фандом: «True blood»
Название: «Серебряная паутина»
Пейринг: Софи-энн/Эрик Нортман
Рейтинг: R
Жанр: драма, ангст
Саммари: Об извращённой любви, подыхающей совести, беснующейся гордости, вездесущей мести и паутине, серебряными нитями оплетающей королеву Луизианы.
Дисклэймер: всё принадлежит автору книги и создателям сериала.
Предупреждения: возможно, ООС Софи-энн, но это на усмотрение читателя, спойлеры в небольшом количестве, смерть второстепенного героя, которая прописана в одном предложении.
Статус: закончен
От автора: Это была попытка разбавить пейринг философией, насколько удалось – судить вам.

В жизни каждого нечеловека бывает период, когда он чувствует себя разбитым и ни на что не способным. Называется сей период лаконично и ёмко – депрессия. Для того, чтобы выйти из такого состояния обычно необходимы друзья или любимые. А что делать, если ты чёртов вампир, да не простой, а старый-престарый, и наделённый нечеловеческой властью. А ко всему этому, искренних и настоящих друзей у тебя нет, любить ты давно разучилась, а родные умерли несколько сотен лет тому назад и их прах покоится в давно забытых, сравнявшихся с землёй могилах. У тебя есть всё то, о чём может мечтать любой человек: деньги, вседозволенность, бессмертие (весьма условное, но опустим детали), красивые партнёры, власть над людьми и некоторыми себе подобными тварями. Но весь этот баснословный пафос и заоблачные высоты приелись до такой степени, что, кажется, впору добровольно выйти на солнце и сгореть заживо, сознательно похоронить самого себя. Спать в гробу – разве не символически? Удерживает только эстетское мировоззрение – лужа слизи на гладкой поверхности не очень-то приятное зрелище. Лучше уж быть зачинщиком удивительных в своей жуткости оргий, выпивать бедных, ни в чём неповинных людишек до появления синяков у них под глазами и с удовольствием следить за тем, как их пульс звучит реже и реже, а сердце то и дело пропускает удары. А когда совсем уж невмоготу – сидеть возле роскошного бассейна и стирать покрытие с лотерейных билетов, кому расскажи – засмеют.
И сколько не пытайся убедить себя в том, что не всё светлое в тебе исчезло, подчинилось тьме – от себя не убежишь. Но, вот ведь парадокс, совесть перестаёт глодать после третьего столетия существования. И понимаешь, что отвратительная лужа на полу – всего лишь отговорка, ведь тебе приходилось видеть и не такое, а с этим миром ты ещё не готов проститься, потому что не взял от него всё. А к энному юбилею аппетиты заметно возрастают. Вот и продолжаешь пить кровь и поганить святую землю своим презренным существованием.
Люди делят депрессию на два вида: зимнюю и весеннюю, но у Софи-энн своя классификация: военная и урбанистическая. Первую она испытала через несколько лет после превращения, когда вокруг шла война: люди, божьи создания, гибли, а она, чёртово отродье, оставалась неуязвимой. А вторая обосновалась в её душе, если она ещё существовала, сейчас, в период технического прогресса и окончательного омертвления нематериальных составляющих организма.
Вот и сейчас в роли спасательного круга для королевы Луизианы выступал Эрик Нортман. Он не был дорогим, родным и, уж тем более, любимым для неё существом, но когда возраст неумолимо приближается к четырёхзначному числу, начинаешь осознавать, что от костей твоих ровесников не осталось даже праха, и внезапно подаёт голос чахлая, синюшно-бледная, с синяками на пол лица, совесть.
Она тоненько и противно зудит, а голос её вызывает в сознании образ тощего, высохшего человека, лежащего на смертном одре. И она, эта мерзкая тварь, именуемая совестью, тоже на ладан дышит, но продолжает вещать о том, что нужно стремиться к лучшему. А ты слушаешь её предсмертный бред, горько ухмыляешься и стираешь из памяти мертвецов с вырванными грудными клетками, ранами от клыков на сонных артериях – твоих рук дело – и, чувствуя себя мерзкой бездушной уродиной, выпиваешь ещё нескольких. Потом приходишь в себя, измазанная кровью, с засохшими от этой же липкой багровой жидкости волосами, в объятьях Эрика. Он далёк от нежности, потому что такими усилиями, с которыми он сжимает твои запястья, впору сломать смертному руку. И ты бьёшься в экстазе, слизывая засохшую кровь с пальцев, а перед глазами упрямо стоит картина с этими самыми бледными, безжизненными девушками с вывернутыми под неестественными углами руками.
Софи-энн не помнит точной даты (в таком возрасте перестаёшь обращать внимание на мелочи), но твёрдо уверена в том, что познакомилась с Эриком в конце девятнадцатого века. Она уже была королевой, а он только стал шерифом, и Годрик представил их друг другу. Но сейчас Годрика больше нет, а кровавые оргии с Нортманом остались.
Софи часто чертит на его спине кровавые кельтские узоры, а потом слизывает мёртвую кровь, пачкает ею губы, а медно-рыжие волосы отливают цветом заходящего солнца.
Лет сто с лишним назад ей ещё нравились мужчины, но чем мог привлечь самоуверенный, тщеславный Эрик – она понять не могла. Он приковывал её к холодному каменному полу с помощью серебра, потом она наблюдала, как шрамы рубцевались и затягивались, и раскалённым прутом выводил символы викингов на её белой груди.
Наверное, Софи-энн уставала чувствовать себя всесильной, поэтому позволяла до омерзения красивому Нортману некие вольности. Ей всегда нравилось корчиться от боли, которая заставляла рассудок мутится и меркнуть. Но кому об этом расскажешь?
По вампирским меркам Эрик пробыл с ней совсем недолго – его соблазнили деньги и власть, появилось решение стать Создателем.
Он бросил её, Софи-энн, на растерзание подыхающей, а от того ещё более озлобленной, совести, оставил тогда, когда она нуждалась в нём больше всего.
Так Эрик предал её в первый раз.
Конечно, Софи ничего не стоило отыскать его, но она не сделала этого.

Гордость значительно отличалась от совести. Последняя, синюшная, зеленовато-бледная, готовая испустить последнее дыхание, медленно шаркающая одеревеневшими ногами, на которых вздулись и вывернулись вены. Из носа и ушей у неё текла кровь, скатывалась к губам, прочерчивая кровавую дорожку. Гордость же цвела и пахла: румяные щёки, огненно-рыжие кудри, живые глаза и алые губы. Она удивительно походила на саму Софи-энн, хоть та и казалась мёртвой вчетверо больше обычного.

Вернулся Нортман сам. За несколько лет до того, как Софи узнала о том, что Сьюкки Стакхаус – фея. Признаться, возможность чувствовать солнечные лучи на мертвенно-бледной коже прельщала её куда больше, да и к мужчинам к тому времени она успела охладеть. У неё появилась Хейли – удивительное, светлое существо, которое заставляло чувствовать себя лучше, чем ты есть на самом деле.
Возвращение Эрика не задело никаких тайных струн в душе королевы, только гордость бесновалась, её губы окрашивались кровью, а глаза горели безумным огнём.
Секса у них с Эриком не было, и это, как показалось Софи, сильно задело его самолюбие. Они сидели в мягких глубоких креслах, разговаривали, плескались в кристально чистом бассейне и пили свежую кровь. Софи-энн напрасно думала, что ничего не чувствует к Эрику. Хотя так оно и было в физическом плане.
Были и интимные встречи, и кровавые оргии с запуганными смертными, и деловые переговоры, но о былом никто не вспоминал, словно эта тема доставляла дискомфорт им обоим. Возле Нортмана теперь везде ошивалась высокомерная бесчувственная Пэм, а Софи-энн держала при себе Хейли.
Со временем вкусы меняются, поэтому Софи часто слушала диски с классической музыкой, покупала красивые платья из последних коллекций и читала книги. А засыпала она по утрам – ну не смешно ли? – исключительно под похоронный марш. А ещё у Софи-энн напрочь отсутствовало чувство меры, и она то и дело теряла границу, за которой ирония переходила в глубокий сарказм.
Эрику, если честно, было плевать. Он и вспомнил-то о королеве, и на попятную пошёл только из-за её связей. Да, его вполне устраивал первоклассный вампирский секс, времяпрепровождение в королевском дворце и пресловутые кровавые оргии.
Но они жили в разных мирах: бар, танцовщицы и секс – то, из чего состояла жизнь Эрика, а после того, как в неё вошла Сьюкки, королеве и вовсе не осталось места.
Софи-энн впервые пришла в «Группу крови», чтобы поручить продажу вики Эрику Нортману.
Ночь выдалась дождливая, настроение оказалось паршивым, а потенциальная еда даже не собиралась бояться. Софи-энн напомнила себе мумию, которую отвратительные пауки оплели своей тонкой, похожей на серебро паутиной. Эрик отлучился на несколько минут, но она не намеревалась ждать. Пошла вслед за ним, царственно спустилась в подвал и попала прямиком в пыточную. Перед ней, повиснув на толстых цепях, распласталась обнажённая девушка. Софи-энн сделалось дурно, и она бы непременно покраснела, если бы могла. Внезапно воскресли тлеющие на задворках памяти воспоминания и, лязгая искривленными костями, предстали перед её взором: рычащий Эрик, она, прикованная к каменному полу, въевшиеся в серебряную кожу запястья серебряные путы и рунические знаки, выжженные калёным железом на белой груди.
Костлявые воспоминания захлестнули её разум с такой силой, что она, не помня себя от ярости, накинулась на полуживую, истерзанную девушку и осушила её, чувствуя загнанное биение пульса в ладонях и прерывистые гулкие удары сердца.
Армия вымышленных инферналов взревела, приветствуя новобранца.
Кровь размазалась по щекам, а длинный локон слипся.
- Вы убили мою танцовщицу, королева, - лукаво улыбаясь, произнёс Эрик: он всегда питал слабость к стриптизёршам.
- Я была голодна, - она склонила голову в насмешливом полупоклоне.
- А, может, этому сопутствовали несколько иные причины? – в голосе сквозило плохо скрытое ехидство.
- Вы забываетесь, мистер Нортман, - резко и бесстрастно, как и подобает королеве.

Самовнушение – отличная находка общества. Благодаря ей Софи-энн убедила себя в том, что убила проститутку Нортмана только ради насыщения. Она не учла, что то была любимая танцовщица Эрика за всё время существования «Группы крови».

Через несколько дней Эрик оповестил её об исчезновении Билла и пригрозил тем, что правда может внезапно всплыть. И Софи сразу представила разложившегося утопленника с синими раздувшимися щеками.
Она в неистовстве прижала Эрика к полу и пообещала сделать из его клыков серьги, пытаясь скрыть растерянность в голосе и привалить землёй воспоминания, силящиеся восстать из могил.
Софи-энн никогда не узнала, поняла ли она это именно тогда, когда рычала Эрику в лицо, или раньше, что любит его. Выходит, её полусгнившая, источавшая слащавый трупный запах душа, иссечённая калёными прутьями и острыми нортмановскими клыками может что-то чувствовать.
Внезапно броня самовнушения дала глубокую трещину: она просто приревновала его к проститутке – серебряными цепями складывались в мозгу слова. Черепную коробку разрывало тысячами ударов и пульсаций, словно незримые армии вели свои пешие войска.
А Эрику было глубоко плевать на чувства Софи-энн, хоть она никогда и не сказала ему о них. Гораздо больше его волновало спасение собственной шкуры и способ избавиться от Билла Комптона.
Он навсегда выбросил Софи-энн из своего сердца ещё в далёком девятнадцатом веке.

Все мужчины – болваны, и даже тысячелетие за плечами не способно прибавить ума. Глядя в наливающиеся кровью глаза Софи-энн, он не сумел разглядеть плескавшуюся в них любовь. Нет, это была не похоть и отнюдь не физическое влечение. Извращённая в своей жестокости, окровавленная слезами Софи, выстраданная, подсознательно пронесённая сквозь века – она не имела шансов на выживание, но и умереть не могла. Любовь в инвалидной коляске: хромая на обе ноги, слепая и немая.
А гордость извивалась змеёй, фыркала и крутила носом.
Если тебе за тысячу, учишься понимать себе с полу мысли, поэтому Софи-энн сумела совладать с собой. Правда, целуя Хейли, она видела перед собой глумливое лицо Нортмана.

Потом он ворвался в её дом с ненавистным Расселом Эджингтоном, и вкратце обрисовал ситуацию. А она прошипела, обнажая клыки:
- Да пошёл ты.
Он ухмыльнулся в своей излюбленной манере и с гадкой улыбкой на лице произнёс:
- Нет, детка, пойдёшь ты.
Взял её на руки и сжал запястья с той силой, с которой ломал руки смертным. Склизкие внутренности убитых охранников оказались разбросанными в сияющем белизной холле. И, смотря на кроваво-красную жижу, у Софи-энн закружилась голова, но не от того, что она слыла эстеткой, а потому что Эрик предал её во второй раз.

Её бросили в тесную клетку, словно диковинную птичку, и холодные прутья вжимались в её кожу, рассекая её на сочащиеся кровью пласты. И, когда она сидела в своей импровизированной темнице, сломленная и разбитая, он приволок Хейли, чтобы добыть информацию.
Но даже рядом с ней Софи-энн не было так легко, как раньше. Казалось, будто она опутана мерзкими слизкими нитями. Эрик шантажировал её, а она могла только унизительно вскрикивать и, роняя кровавые слезинки, театрально умолять сохранить Хейли жизнь. Но плакала-то она из-за Эрика. Двуличный ублюдок Нортман не стоил ломаного гроша, но он был её палачом. Катом её израненной, подыхающей, гниющей души. Он был пауком, и мастерски опутывал её своей ядовитой серебряной паутиной, полностью подчиняя себе и лишая возможности мыслить. Но Софи-энн всегда нравилось испытывать боль.

Эрик по-отцовски обнимал Пэм, пока похожий на жабу Магистр венчал Софи с Расселом.
- Я могу передумать, - небрежно бросала она, украдкой бросая короткие взгляды на Нортмана, а после равнодушно следила за тем, как голова судьи катится по полу, оставляя за собой вязкий бурый след.

И слишком часто Софи-энн пересекалась с ним в особняке своего новоиспечённого мужа, чтобы выбросить чёртова предателя Нортмана из головы. Казалось бы, что может значить тщеславный, дрянной, с гнильцой в небьющемся сердце вампир для королевы Луизианы? Что в нём было такого, чтобы заживо похоронить собственную гордость?
Но Софи-энн не была бы собой, если бы отправилась к этому уроду и выложила всё как на духу.

Рассел Эджингтон погиб и, быть может, Эрик убил его не только ради Сьюкки, а и для того, чтобы освободить Софи-энн. Впрочем, это можно списать на счёт подыхающей совести, пытающейся образумить вконец оклемавшуюся гордость.
Если бы Софи-энн не была наблюдательной, век бы ей не видать трона и королевской короны. Уж она-то успела заметить, что Сьюкки давно перестала быть для Эрика просто навязчивой смертной.
И даром, что Софи-энн не имеет в роду викингов – мстить она умеет не хуже. И, несомненно, следующей её мишенью станет Сьюкки Стакхаус.
Когда королева Луизианы касалась железного кольца у двери Билла Комптона, то была уверена, что телепатка уже в её власти. Гордость ликовала и глаза её полыхали адским огнём.

В это время Эрик Нортман подписывал контракт с очередной танцовщицей из Нового Орлеана.

-fin-